Хальмони — пусть у тебя будет оберег.
От автора:
Когда я была маленькой, моя хальмони рассказывала мне сказки.
Мы с младшей сестрой забирались к ней в кровать, а она рассказывала нам о призраках и тиграх, и наш мир наполнялся волшебством. Я могу поклясться, что слышала, как там, снаружи, за дверью спальни, острые тигриные когти царапают деревянный пол. Я почти видела, как тени тигров просачиваются в щель под дверью.
В такие ночи я ощущала связь с чередой корейских женщин, которых никогда не знала, — так, будто их истории оживали внутри меня. Я слушала хальмони и больше не была частично белой, а частично азиатской девочкой, на четверть кореянкой. Я просто полностью становилась собой и чувствовала это всей душой.
Годы спустя, когда я уехала от хальмони и поступила в колледж, я забыла сказки — не намеренно, а просто так вышло. Они словно случайно завалились под кровать и покрылись пылью, и я еще долго не замечала их отсутствия.
Я не понимала, насколько они мне нужны, до тех пор, пока на одном из последних курсов колледжа кто-то не спросил меня, кореянка ли я.
"Всего на четверть", — ответила я. И тут же поняла, как неправильно звучат эти слова. Самый простой ответ всегда звучал как "Да". Но оказалось, что где-то в процессе жизни я стала делить свою кровь на части.
Я хотела снова обрести целостность и вернулась к историям. Я стала читать старые сказки, искала их в интернете, но теперь они были другими. Это были не те истории, что рассказывала мне моя хальмони. Не такие сказки. Может быть, они изменились? Может, я не могла найти те самые сказки? А может, моя хальмони рассказывала нам другие варианты и иногда сама что-то присочиняла?
Когда я попросила ее вспомнить те самые истории, она только рукой махнула. "Ой, это было так давно, — сказала она. — Я даже не знаю, что я вам плела".
Больше мне обратиться было не к кому, и поэтому я написала свою собственную историю.
И начала я со своей любимой: две сестры убегают от тигра, оказываются на небе, чтобы стать солнцем и луной. Это известная сказка, с многими вариациями, но у меня всегда было такое ощущение, будто в этой истории что-то скрыто, и мне хотелось узнать ее секреты.
Тигр в этой сказке очень умный и упорный. Он не просто охотится на сестер, он одевается как бабушка девочек и пытается их обмануть, а когда это не удается, он пускается за ними в погоню и преследует повсюду, пока они не убегают на небо.
Тигр настолько неутомим, что мне всегда было интересно, чего же он хочет? Вряд ли просто поесть мяса, нет, в сказке запрятано большее. Что же это может быть, такое важное, настолько могущественное, ради чего тигр стал бы гнаться за детьми через весь мир?
В поисках ответа я исписала десяток черновиков, но ответ мне так и не давался. Было ощущение, что сказка раскроет свои секреты лишь тогда, когда я докажу, что мне можно доверять.
Я взялась за работу и погрузилась в историю своей семьи и в историю Кореи.
Я читала о временах колониализма и угнетения, о "спрятанном языке" и забытых историях, о "женщинах для утешения" и навязанном молчании. Но даже в этих мрачных историях я обретала силу. Корейцы, а в особенности корейские женщины — это сильные, энергичные, жесткие и несгибаемые люди. Погрузившись в их мир, я стала лучше понимать свою хальмони и саму себя.
Мои исследования выявили странные совпадения. В самых ранних набросках я, сама не зная почему, писала о стеклянных банках, наполненных волшебством. Эта мысль пришла ко мне из ниоткуда.
Позже я узнала о Чильсоне (в переводе его имя означает "Семь звезд") — божестве, что приглядывает за детьми. И ему часто делают подношения, выставляя наружу миски или банки.
Точно так же я выдумала маленький корейский остров, рядом с которым раз в год море расступается. А потом я пристально рассматривала карту Кореи, пытаясь отыскать место для своей выдуманной деревни, и оказалось, что такой остров уже существует. Он называется Чиндо, и океан рядом с ним действительно расступается раз в год, благодаря воздействию приливов и, может быть, капельки волшебства.
Так я и работала, переключаясь между собственно писательством и исследованиями, воспринимая совпадения как подсказки, словно я складывала воедино кусочки истории, которая уже была рассказана давным-давно, и мне нужно было только заполнить пробелы.
И вот так я прошла сквозь всю историю, пока не добралась до исходной корейской легенды. И в ней я обнаружила самое большое совпадение.
Еще до того, как погрузиться в исследования, я смутно понимала, что исходная легенда должна существовать. Но почему-то моя хальмони никогда нам ее не рассказывала. Вот о чем в ней говорится:
Давным-давно жил-был внук бога небес, правивший Землей. Работа у него была нетрудная, но однажды к нему пришли Медведица и Тигрица, уставшие быть дикими зверями, и попросили его превратить их в людей.
Внук бога небес сказал, что они должны съесть двадцать головок чеснока и кустик священной полыни, а потом укрыться в пещере и провести там сто дней, не видя дневного света. Тогда они станут женщинами.
Медведица выдержала испытание и получила в награду человеческое тело. Владыка взял ее в жены, и вместе они создали корейский народ.
А тигрица была нетерпеливой. Она не выполнила условия, покинула пещеру раньше срока и была обречена бродить по лесам в зверином облике в одиночку.
Я знала о медведице-женщине, но до сих пор я слыхом не слыхивала о тигрице. Тем не менее, в моих черновиках появилась девочка-тигрица, просившая бога небес превратить ее в человека. Я сама написала эти слова, и они ощущались очень верными, но тогда я их полностью не понимала.
А теперь это стало больше, чем совпадением.
Да, возможно, я слышала эту легенду раньше, и она, погребенная и давно забытая, все-таки жила у меня в подсознании. Но все равно я ощущала, что соединяюсь с чем-то значительным. Я чувствовала себя так, как много лет назад, когда бабушкины сказки пели и бурлили у меня в крови, даже те, которых я никогда раньше не слышала.
Я углубилась в материалы о легенде и отыскала критическое эссе, написанное Сангсук Мун. Называлось оно "Становление нации". По словам профессора социологии, "превращение медведицы в женщину несет в себе глубокий социальный смысл. Это воплощение женственности, обладающей терпением переносить страдания и испытания".
Благодаря этим словам все в моей истории встало на свои места.
Вот она, спрятанная часть сказки. Потому что, если медведица воплощает корейских женщин — или разновидность женственности, которая означает готовность переносить страдание и проявлять безмолвную выносливость, то что же тогда насчет тигрицы?
Что насчет женщины, которая отказалась страдать и была за это изгнана?
И что произойдет, если она вернется?
Чего она захочет и какую историю расскажет?
1
Я умею становиться невидимой.
Это такая суперспособность, ну, или хотя бы суперсила. Но это не как в кино, и я — не супергерой, даже не думайте. Герои всегда яркие, они находят выход из трудных ситуаций и спасают положение. А я... я просто исчезаю.
Понимаете, я даже не сразу поняла, что умею так делать. Просто учителя постоянно забывали, как меня зовут, дети не звали меня поиграть с ними, а один раз — это было в конце четвертого класса — меня увидел мой одноклассник, нахмурился и сказал: "Стой, а ты кто такая? Я тебя до сих пор не замечал".
Раньше я злилась, когда становилась невидимой. Но теперь я понимаю: это потому, что я умею колдовать.
Моя старшая сестра, Сэм, говорит, что никакая это не суперсекретная способность, это называется “быть застенчивой”. Но Сэм часто говорит обидные вещи.
А на самом деле мое умение может быть очень удобным. Например, когда мама и Сэм ругаются. Вот как сейчас.
Я укутываюсь в невидимость, прислоняюсь лбом к окну и смотрю, как по стеклу нашего старого фургона скользят капли дождя.
— Ты должна остановить машину! — говорит Сэм маме.
Только на самом деле она говорит это своему телефону, потому что продолжает смотреть на экран и не поднимает головы. Она сидит впереди, на пассажирском сиденье, упирается согнутыми ногами в бардачок, колени прижаты к груди, и вообще, вся она словно свернулась колечком вокруг мерцающего экрана.
Мама вздыхает.
— Ну что ты, нам не нужно останавливаться. Дождик совсем слабый.
Но она включает дворники посильнее и притормаживает так, что теперь мы едем с черепашьей скоростью.
Дождь начался, когда мы только въехали в штат Вашингтон, и пошел еще сильнее, едва мы миновали дорожный щит со сделанной от руки надписью: "Добро пожаловать в Санбим".
Добро пожаловать в город, где живет наша хальмони. Город вечных дождей, как говорят местные.
Сэм причмокивает. Губы у нее накрашены черной помадой.
— М.
Это и все. Всего одна буква.
Сестра быстро-быстро касается экрана, рассылая грозди слов и смайликов своим друзьям, которые остались дома.
Интересно, о чем она им пишет? Иногда я позволяю себе помечтать и представляю, что она пишет мне.
— Сэм, ты можешь хотя бы попытаться не воспринимать все в штыки? — Мама поправляет очки на переносице с такой силой, будто они ее обидели. Очень сильно обидели.
— Да как ты можешь меня о таком просить?
Сэм отрывается от телефона — наконец-то! — чтобы уставиться на маму.
Так оно всегда и начинается. Они ссорятся громко и зло. Они выжигают друг друга дотла.
В такие минуты лучше молчать. Кончиком пальца я касаюсь усеянного дождевыми каплями стекла и провожу между ними дорожку, будто соединяю точки. Веки у меня тяжелеют. Я так привыкла к этим перебранкам, что они для меня словно колыбельная.
— Ну, ты же, типа, понимаешь, что это из-за тебя все стало плохо? Ну, как бы нехорошо...
— Сэм! — Мама становится жесткой и колючей: плечи застыли, каждая мышца напряжена.
Я задерживаю дыхание и думаю: "Невидиманевидиманевидима".
— Нет, ну правда, — продолжает Сэм. — Ты вдруг с чего-то решила, что хочешь почаще видеть хальмони, и только поэтому мы должны сорваться с места и переменить всю свою жизнь? У меня на это лето были планы, но тебе же это не интересно? Ты нас даже по-честному не предупредила!
Сэм не так уж и не права. Мама всего две недели назад сказала, что мы насовсем уезжаем из Калифорнии. И я тоже буду по ней скучать. По школе, по солнечным дням, по песчаным пляжам — они так отличаются от скалистых берегов в Санбиме.
Я просто стараюсь об этом не думать.
— Я подумала, что вам нужно больше времени проводить с бабушкой. Мне казалось, вам это нравится, — мама говорит отрывисто. Дождь стал еще сильнее, и все ее внимание теперь на дороге. Побелевшие у костяшек пальцы сжимают руль. Мы все не в восторге от того, что едем в машине в такую погоду: сразу вспоминается, как умер наш папа.
Я сосредотачиваюсь на руле, чуть прищуриваюсь и мысленно посылаю вперед волны безопасности, как меня учила хальмони.
— Хороший аргумент, — говорит Сэм, наматывает на палец прядь волос и дергает ее. У нее черные волосы, а эта прядь — белая.
Сэм еще сердится, но уже не так сильно.
— Мне правда нравится проводить время с хальмони. Только не здесь. Здесь я быть не хочу.
Хальмони всегда приезжала к нам в Калифорнию. Последний раз мы гостили в Санбиме, когда мне было семь.
Я смотрю сквозь лобовое стекло. Мы едем сквозь мирный пейзаж. Серые каменные дома, зеленая трава, серые ресторанчики, зеленый лес. Цвета Санбима смешиваются: серый-зеленый, серый-зеленый... а потом вдруг оранжевый и черный.
Я выпрямляюсь и пытаюсь сообразить, откуда взялись новые цвета.
Перед нами, на дороге, лежит зверь.
Огромный кот, голова на лапах.
Ой, нет. Это не огромный кот. Это тигр.
Мы приближаемся, и тигр поднимает голову. Наверное, он сбежал из зоопарка или как? И он, наверное, ранен. Иначе зачем он лежит здесь, под дождем?
Мне становится страшно, живот скручивает, будто меня укачало. Но это неважно. Если животное в беде, мы должны ему помочь.
— Маам, — я прерываю их ссору и придвигаюсь к ним. — Мне кажется... эээ... там...
Теперь мы еще ближе. Не похоже, чтобы тигру было плохо. Он зевает, обнажая острые, ослепительно-белые зубы. А потом он поднимается: лапа, нога, плечо, лапа, нога, бедро....
— Девочки! — говорит мама. Голос у нее сердитый и усталый. Она редко срывается на меня из-за Сэм, но после восьми часов за рулем ей трудно сдерживаться. — Послушайте меня, обе. Пожалуйста. Мне сейчас нельзя отвлекаться от дороги.
Я прикусываю щеку изнутри. Мама все равно сейчас заметит тигра! Это ее Сэм отвлекла, наверное.
— Мам, — бормочу я, ожидая, что она ударит по тормозам. Но она этого не делает.
Проблема с моей невидимостью иногда в том, что мне нужно время, чтобы ее рассеять. Приходится ждать, чтобы люди меня заметили и выслушали.
Послушайте, это не просто тигр из обычного зоопарка. Он громадный, он размером с нашу машину. Оранжевые полосы на его шкуре полыхают ярким огнем, а черные темны, словно безлунная ночь.
Это тигр из сказки хальмони.
Я наклоняюсь вперед, так сильно, что ремень безопасности врезается мне в кожу. Мама и Сэм почему-то продолжают ругаться, но их слова превращаются в низкий неразборчивый шум, потому что я вижу, как...
Как тигр поднимает свою огромную голову и смотрит на меня. Он меня видит!
И приподнимает одну бровь, словно побуждая меня сделать что-то.
У меня перехватывает горло, я запинаюсь, и слова выходят сдавленными.
— Мама... остановись.
Мама занята разговором с Сэм, так что я кричу громче:
— ОСТАНОВИСЬ!
Наконец-то мама меня замечает. Приподнимает брови. Смотрит на меня в зеркало заднего вида.
— Лили? Что случилось?
Она не остановила машину. Мы едем дальше.
Ближе...
еще ближе...
И я перестаю дышать, потому что мы слишком близко.
Я слышу глухой стук и крепко зажмуриваюсь. В голове шумит, в ушах звенит. Мы его сбили?
Но мы едем дальше.
Я открываю глаза и вижу Сэм. Она скрестила руки на груди, а ее телефон валяется на полу, в ногах.
— Он сдох, — сообщает она.
С колотящимся сердцем я всматриваюсь в дорогу, боясь увидеть ужасное, то, что совсем не хочу видеть.
Там ничего нет.
Мама сжимает зубы.
— Сэм, пожалуйста, не швыряйся своим телефоном. Ты помнишь, сколько он стоит?
Я гляжу на них и ничего не понимаю. Если стук был оттого, что телефон Сэм упал на пол...
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на тигра, но вижу только дождь и дорогу. Тигр исчез.
— Лили? — Мама притормаживает. — Тебя что, тошнит? Остановиться?
Я еще раз смотрю влево, вправо, вперед... Пусто.
— Нет, ничего, — отвечаю я.
Она с облегчением улыбается. Я не создаю маме проблем, со мной всегда можно договориться.
— Держись. Скоро мы приедем к хальмони.
Я киваю, стараясь вести себя нормально. Обычно. Только сердце у меня так и колотится. Об этом я рассказать маме не могу. Она тут же спросит, хочу ли я пить и нет ли у меня температуры.
Может, у меня температура? Я трогаю лоб ладонью, но понять ничего не могу. Может, я заболеваю? Или просто задремала на мгновение?
Ну правда, не могла же я увидеть, как огромный тигр появился и исчез посреди дороги?
Я мотаю головой. Без разницы, был этот тигр настоящим, приснился он мне, или я схожу с ума — я должна рассказать об этом хальмони. Она меня выслушает. Она обязательно поможет.
Потому что она знает, что делать.
2
Все сказки хальмони начинаются одинаково, с корейского варианта "жили-были".
Давным-давно, когда тигры ходили на двух ногах, словно люди...
Когда мы жили в Калифорнии, мы с Сэм за несколько недель до приезда хальмони шептали эти слова друг другу. И каждый раз у меня от них по спине бежали мурашки.
Мы считали дни до ее появления, а потом, в первый же вечер, бежали в комнату для гостей, забирались к бабуле в кровать, укладывались с разных сторон, словно обложки книги, и сворачивались калачиком.
— Хальмони, — шептала я, — расскажешь нам сказку?
Она улыбалась, охватывала нас руками и своим воображением.
— Какую сказку?
Мы всегда отвечали одинаково.
— Нашу любимую сказку!
— Про Унью, — говорила Сэм. Старшая сестра.
— И Эгги, — добавляла я. Младшая сестра. — Сказку про тигра.
Эта сказка всегда была особенной, будто в ней из-за слов проглядывала тайна.
— Ну-ка, поймайте ее для меня! — говорила хальмони, и мы с Сэм вытягивали руки и сжимали кулаки, будто хватая звезды.
Хальмони всегда говорила, что сказки прячутся среди звезд.
Она ждала еще немного, и секунды растягивались, а наши сердца стучали в ожидании сказки. А потом она набирала воздуха в грудь и рассказывала нам о тигре.
Только в ее сказках тигр всегда был страшным и хитрым хищным зверем, а тот тигр на дороге мне таким не показался. Не думаю, что он хотел меня съесть. Мне кажется, он хотел... он хотел чего-то.
Но я так и не смогла выяснить, чего, потому что, пока мы ползли по улицам Санбима, больше тигр нам на глаза не попадался. А потом мы наконец доехали до дома хальмони. Это небольшой домик на окраине города, на холме. Вокруг растут деревья, а напротив, через улицу, расположена городская библиотека.
Мама сворачивает на длинную подъездную дорожку, наши шины шуршат по гравию — "шурх-шурх" — и вот мы на вершине холма.
Мама останавливает машину, выключает двигатель, опускает голову на руль и вздыхает. Вид у нее такой, будто она прямо сейчас может уснуть. Но потом она делает вдох и выпрямляется.
— Так, — говорит она, закидывает руку вокруг подголовника и поворачивается, чтобы видеть нас обеих. На лице у нее почти веселая улыбка: мама хочет обнулить все перепалки и нервотрепку долгого пути.
— Плохая новость: я оставила зонтики в Калифорнии. — Она усмехается, типа, "ха-ха, ух ты, смешно". — Так что до дома придется добираться бегом.
Я смотрю на дом хальмони. Это волшебное место даже на вид: стоит высоко на холме, по выцветшим кирпичным стенам карабкается почти черный плющ, окна подмигивают светом, а еще — чтобы добраться до входной двери, нужно пройти целый миллион ступенек, плюс-минус несколько.
Ничего общего с нашей ванильно-белой квартирой в Калифорнии (в новехоньком здании, с лифтом).
— Ты хочешь, чтобы мы бежали по всем этим ступенькам? В дождь? — спрашивает Сэм с таким ужасом, будто мама предложила ей принять ванну из слизи улиток.
Мама вымучивает еще одну улыбку.
— Подумаешь, дождик! Он совсем не сильный, правда, Лили?
Мой ответ очень простой. Да, правда. Потому что я хочу попасть в дом и расспросить хальмони о тигре. Но в нашей семье не существует такого понятия как простые вопросы. Это ловушка. Мама хочет, чтобы я выбрала, на чьей я стороне.
Я пожимаю плечами.
Но мама не даст мне так просто уйти от ответа.
— Правда, Лили? — ее улыбка тускнеет, мама выглядит так, словно сейчас развалится на куски. У нее мешки под глазами и глубокая морщина между бровей.
Обычно мама так не выглядит. Обычно она всегда при параде, все у нее по местам, все в порядке.
— Правда, — отвечаю я.
Сэм дергается так, будто я ее лягнула.
— Вот и славно, — с облегчением говорит мама и кладет руку на дверную ручку. — На старт, внимание...
Она распахивает дверцу, выскакивает наружу, захлопывает ее резким толчком и пускается бежать.
Она тут же промокает до нитки, она движется не особо быстро, но прикладывает массу усилий: кулаки сжаты, плечи напряжены, голова опущена вперед... Как будто дом ее матери атакует бык.
— Она выглядит смешно, — говорит Сэм.
И это не потому, что Сэм хочет ее подколоть. Это правда.
Мама непонятно зачем машет руками по кругу, и я смеюсь. А потом Сэм тоже смеется, и мы смотрим друг на дружку. На какое-то мгновение мы — просто сестры, хихикающие над странным поведением матери.
И мне хочется, чтобы этот миг длился вечно.
Но Сэм отворачивается и запихивает телефон себе за пазуху, чтобы защитить от дождя.
— Ну что, идем?
Я хочу сказать "останемся", но вместо этого киваю, и мы вылетаем из машины.
Я никогда-никогда не попадала под такой дождь. Он сильный, хлесткий и холодный, слишком холодный для июля месяца. Мы еще до конца дорожки не добежали, а в туфлях у меня уже хлюпает, и джинсы стали тяжелыми.
Сэм взвизгивает на бегу, и я тоже. Потому что это и смешно, и ужасно. Глаза режет от воды, я почти ничего не вижу, а ледяные струйки заставляют двигаться быстрее.
К тому времени, когда Сэм и я добегаем до верхней ступеньки, с нас льет ручьем, мы пыхтим, а мне еще и дышать нечем, и сердце чуть из груди не выскакивает.
Мама дожидается нас на пороге, и это, наверное, мило, но странно: вообще-то, она уже должна была открыть дверь и зайти внутрь.
Она качает головой, лицо у нее хмурое.
— Хальмони не открывает, — говорит мама. — Ее там нет.
Это конец ознакомительного фрагмента. Полностью прочесть книгу вы можете, скачав электронные форматы в первом посте.